Небольшая лавка в переулке. Мужчина средних лет расставляет товар на полке, стоя на стремянке. Подросток подает ему банки с краской. Мужчина поправляет спавшую с правого плеча петлю фартука и замечает краем глаза идущего по направлению к магазину человека в черном с обширной седой бородой.
- О, опять двадцать-пять, - говорит мужчина с досадой, - Виктор, возьми в кассе десятку, сходи на угол к Шнеерсону, купи полкило замазки. Скажи, что от меня.
- Угу, сейчас - подросток мельком бросает взгляд через стекло входной двери, берет из лотка кассы деньги, идет в дальнюю часть магазина и выходит через черный ход.
Человек в черном открывает дверь, задевая колокольчики.
- Доброе утро, рабби, что-то вы сегодня рано, - устало говорит мужчина в фартуке, не оборачиваясь.
- Здравствуй, Давид. Я пришел с тобой поговорить.
- Неужели опять? Я устал уже это обсуждать.
- Почему, - спокойно говорит посетитель, снимая шляпу и аккуратно кладя ее на прилавок, - я просто хочу понять, почему.
- Аааай - мужчина на лестнице тяжело вздыхает, опуская голову. Медленно спускается со стремянки, разворачивается к посетителю, расставляет руки на прилавке и головой кивает гостю в направлении стула у двери.
- Садитесь, раз пришли.
Посетитель кивком благодарит и садится.
- Я уже сто раз это всем в округе объяснял. Я не буду следовать правилам, если мне это не выгодно. Макс быстрее и сообразительнее Леви. Почему я должен брать того, кто хуже?
- Но мы уже тысячелетия так живем. Это основа нашего существования. Существования как народа!
- Ну, может быть, как раз пришло время прекратить этот балаган.
- Да что ты такое говоришь? Как ты можешь?
- А что? Египтяне... римляне... Этот, как его... Вавилон. Ассимилировались. В чем проблема? Были одни люди, сейчас другие. Мы все люди, происходим от одной мартышки. Желтые, коричневые, красные - какая разница?
- Да что ты такое говоришь, какой еще мартышки?
- Рабби, мы клеймим нацизм, но сами фактически действуем как нацисты. Только те это открыто на свои флаги ставят, а мы исподтишка. Мы – пассивные нацисты. Мы считаем себя лучше других. Вся разница с нацистами активными, что мы другие нации не убиваем и не призываем убивать, но презрительно называем их гоями и считаем их ниже себя. Вот и все.
- Но так велел нам...
- (перебивая) Мы приходим на любую землю, на которой люди соревнуются друг с другом, мы пользуемся плодами этих соревнований, мы устраиваемся в их школы и университеты, но мы не соревнуемся между собой. А там, где диаспоры используют такую же тактику - армяне, парсы какие-нибудь, мы ничего сделать не можем.
- Что ты говоришь такое?! Сколько евреев открыло школ, библиотек, музеев? Сколько наших меценатов спонсирует высшее образование?!
- Рабби, ответьте мне на вопрос. Простой вопрос. Почему если где-то происходит погром, то обязательно убивают евреев. В древности выгоняли отовсюду, не принимали во многих странах, в средневековье сжигали при первых же признаках эпидемии, обвиняли в колдовстве? Почему именно евреев?
- Ну это ты неправ, по всей планете люди убивают друг друга по национальному признаку.
- Вот есть умный и дурак. Умному свойственна рефлексия - он всегда пытается, в первую очередь, понять, что именно он сам делает не так. Дурак всегда обвиняет всех вокруг в своих бедах. Почему мы в данном случае ведем себя как тот дурак? Это мы ведем себя так, что нас вокруг все не любят. Мягко говоря.
- Нам просто завидуют, Давид. Потому что мы умнее, талантливе...
- Да чушь все это, рабби. Чушь! Я вам такой пример приведу. У моего старшего в классе было два приятеля – Исаак Горовиц и Максим Глинка. Глинка отлично учился, был лучшим в классе по математике, школа посылала его на олимпиады, конкурсы, а Горовиц вообще в математике не разбирался. Когда пришло время оканчивать школу и выбирать, что делать дальше, мой сын и Горовиц поступили в Н…, а Глинка пошел на консервную фабрику упаковщиком, потому что денег на обучение в Н… у его семьи нет. Но я подумал, что это неправильно. Это несправедливо. И я занял его семье денег на обучение. Без процентов. Что в итоге - Глинка сейчас получает стипендию губернатора, за его обучение платит сам университет. Знающие люди говорят, что у него настоящий талант и ему легко дадут кафедру, как только он выпустится. Вот так.
- И что с того?
- Просто то, что мы ничем не лучше, просто играем нечестно и даем так называемым «нашим» реализовывать свой потенциал по максимуму. Искусственно создаем бесконкурентную среду там, где все остальные бьются друг с другом не на жизнь, а насмерть. Но делаем это только для тех, кого принято считать своими.
- Может быть. Может быть. Но посмотри, чего мы достигли - сколько из наших вышло ученых мирового уровня, какой процент финансов в мире принадлежит нашим, музыканты, артисты. Мы управляем миром! Разве этого мало?
- Горстка людей живет припеваючи, считает, что находится над системой. При этом в любой точке мира к любому еврею может в любой момент подойти человек, пырнуть ножом только потому, что тот еврей. Еврейские дома, магазины всегда под угрозой. Всегда на примете. Стоит только экономике пойти вниз – первым, кого подожгут, будет еврей. Первым, кого попытаются убить, будет еврей.
- Ты сгущаешь краски.
- Разве? Как бы там ни было, мне эта ущербная концепция сверхчеловека, в результате которой горстка людей получает все блага, а остальная, гораздо более значительная часть, живет в постоянной угрозе, не нравится. Следовать я ей не буду. Точка. Помогать нужно тем, кому нужна помощь. Достойным. А не по принципу свой-чужой.
- Да уж, хорошо, что твои родители не дожили до такого позора. До свидания, Давид.
- До свидания, Рабби.
...
- Купил?
- Ага.
- Сколько? Восемь?
- Семь тридцать, зашел в «Дом ремонта», там дешевле нашел.
- Молодец, Виктор, спасибо. Дааа... Вот тебе и Шнеерсон... свой... Пхы
