Когда-то, давным-давно, когда трава была зеленее, девушки привлекательнее, а мы моложе — я недолго играл в рок-группе и первый раз влюбился.
А ещё у меня были густые длинные волосы — однокурсницы завидовали, не то что нынешняя седина.
Учились мы на журфаке в довольно красивом южном городе Н. с древней архитектурой и не менее древней историей. Студенческая жизнь — весёлая пора, но я вспоминать те времена не стремлюсь, только иногда приходят воспоминания как яркие картинки — часто позитивные и светлые, а изредка чёрные, сочащиеся тёмной багровой кровью по краям раны. Тогда я просыпаюсь и долго смотрю в потолок, не решаясь заснуть, прислушиваясь к сопению жены — бухгалтерши с большой грудью и резким голосом. Да, молодые студентки остались где-то там.
Хорошо ли что снится девушка из прошлого, когда рядом спит женщина из настоящего?
Хорошо ли помнить запах её волос и чувствовать тепло тела?
А ещё ужасное до скрежета зубов чувство вины.
***
Сначала я познакомился с Габаритом — барабанщиком «Обрезанных кришнаитов». Тогда в ДК проходил студенческий рок-фест, и я немного перебрал дешевого вина.
Хотелось оторваться на концерте, а чтобы комплексы запрятать подальше лучше алкоголя товарища нет и не будет. Пару бутылок мы с друзьями уработали во дворе, плюс "шлифанули" пивом под сценой и было весело. А потом очень хорошо. И ещё лучше. Громкая музыка, веселье, танцы, раскрасневшееся горячее лицо, пот течет за шиворот и от соседа несет чесноком, а потом как по голове дали и больше я ничего не помню. Ушел в отрыв.
Этим вечером я поддерживал всех музыкантов, независимо от стиля и направления. Поддерживал энергично и яростно во всю силу пьяной души. Причем вёл себя не агрессивно и сидящих зрителей не раздражал, а только смешил, может быть поэтому меня и не выкинули на мороз, а может потому что Габарит «прикрыл».
Он был самым старшим в группе, большой, волосатый, похожий на бабуина дядька. А в ДК временно работал то ли настройщиком аппаратуры, то ли музыкальным администратором — рок-концерты организовывал именно Габарит и группу «Обрезанных кришнаитов» именно он собрал вместе. А я оказался последним пазлом, недостающим звеном, но случилось это не сразу.
— Ты хороший парень! — кричал Габарит мне в ухо, перекрикивая шум колонок. — А? Музыку любишь?
— Обожаю! — ответил я, размахивая скрученной в жгут мокрой футболкой над головой. — Цой жив! Хеви-металл жив! Всем Хой!!
— Я больше электронику предпочитаю! — кричал Габарит — Искусственная и неживая музыка скоро будет в тренде! Мои барабаны станут никому не нужны!
— А ты барабанщик? — орал я в ответ. — Круто! Почему не выступаешь!
— Через пять минут наш выход! — он протянул лапу и я пожал его холодную волосатую пятерню, будто за медузу схватился. — «Обрезанные кришнаиты!» Приятно было познакомиться! Ждем такой же адской поддержки!
— Ага, — подтвердил я, хотя уже чувствовал внезапно навалившуюся усталость. Концерт шёл уже полтора часа, и алкоголь выветривался вместе с силами. Как ни крути, молодой студенческий организм не похож на батарейку Дюрасел. Особенно когда он питается сухими супчиками из пакетиков и заливается дешёвым вином. Я нашел свободное кресло и чувствуя себя обманщиком рухнул в него и с облегчением вытянул ноги.
Хэдлайнеры всегда выходят последними, когда публика максимально разогрета. «Кришнаиты» закрывали вечер потому что Кенни организовал концерт, но они и правда были крутыми. Это я понял почти сразу.
Сначала погас общий свет в зале, затем включились дымовые машины, наполняя сцену клубами дыма, прожекторы один за другим представляли выходивших музыкантов.
Первым появился Фёдор — шаман, солист, танцор, мудрец, писатель, журналист, автор текстов и музыки. Он играл на клавишах и пел волшебно-непонятные тексты своим бархатным голосом. Всегда был опрятно одет в стиле поздних Битлов, он был похож на Джорджа Харрисона поселившегося в русской глубинке.
За гитариста был вечно недовольный и никогда не улыбавшийся Дрель. Он носил длинные ухоженные волосы и кожаные штаны. Гитара у него была тоже невероятно дорогая для того времени и буквально сияла от чистоты. Тряпочкой Дрель над ней работал в любую свободную минуту. Играть он тоже умел отлично, впрочем, как и все в группе.
А потом появилась она. Назовем её Янка, в честь ушедшей талантливой подружки Летова. Не нужны нам настоящие имена, для того чтобы вспомнить прошлое.
Янка была красивая, невероятно, просто до жути красивая. Высокая, с черными волосами, с длинными ногами и широкой улыбкой она сразила меня первым же появлением. Так бывает, когда ты сразу понимаешь — это твоя песня, твой автор, твой друг, твоя девушка.
Я сидел пьяный, мокрый от пота и голый по пояс с глупо открытым ртом. А потом началась настоящая музыка. И волшебство явилось в зал со сцены.
Ребята исполняли что-то авангардное, не похожее ни на классический рок, ни на фолк, ни на модный тогда грандж. Это скорее амбиент микс из The Doors и Theodor Bastard. Магическое, как ещё не написанный саундтрек к Гарри Поттеру и давно забытое, потерянное в веках народное творчество.
Я никогда ранее не слышал такого и был поражён. Сквозь усталость, голод, алкогольный и наркотический дурман ко мне пришла магия музыки Федора и немалую роль в ней играла флейта Янки. Да, она издавала божественные звуки с помощью этой чёрно-белой палочки. Она не танцевала, но чёрное, длинное до пола платье в стиле хиппи летало само по себе. Крутились на руках фенечки и на груди блестели бусы, а она играла сосредоточенно и не двигаясь, как Моррисон на сцене в семидесятые.
Кружились огоньки, танцевали под сценой фанатки Фёдора, входили милиционеры и уходили ни с чем, наблюдало за концертом начальство с балкона, а я втянулся в эту музыку как в переливающуюся блёстками воронку. Мелодия и магия были вокруг меня, а глаза и губы девушки передо мной. Я влюбился, дамы и господа. Тогда казалось, что раз и навсегда.
***
Всё хорошее рано или поздно заканчивается и пришлось уходить. Я тянул до последнего, оглядывался в поисках волосатого Габарита, надеясь, что он меня вспомнит и позовёт за кулисы, но барабанщик пропал вместе с палочками — актовый зал опустел. Пришлось уходить и мне, потому что торчать одному среди кресел как-то не очень, на выходе оглядываясь на сцену в последний раз я чуть не влетел в коротко стриженного здоровяка, от которого сильно несло одеколоном.
По стилю одежды сразу было ясно, что передо мной спортсмен или тот, кто очень хочет быть похожим на атлета.
— Полегче, ты, — буркнул он, и мягко оттолкнул меня, чуть не свалив с ног, — концерт закончен, патлатик, почему ещё здесь? Стулья воруешь?
Он был не один, а с такими же агрессивного вида пацанами. Длинный, короткий — для меня они все были одинаковыми.
В чёрных спортивных костюмах с белыми полосками на рукавах пацаны щеголяли практически всегда. Я видел иногда таких особей на улице, замечал слоняющиеся фигуры на рынке, обходил занятые ими скамейки в центре. Всегда коротко стриженные головы, всегда что-то жующие и пристающие к студенткам. Гопота. Начинающие бандиты. Бездельники и спортсмены.
Как же звали этого, который рассматривал меня прищурившись и загородив выход? Тогда я не знал, а сейчас уже и не вспомню. Пусть будет Валера Короткий. «Короткий и Компания».
— Ну, чё молчишь? — переспросил он, — А карманы покажи.
Я сделал шаг назад и промычал что-то злое. Как всегда язык отнимается, в голове грохочет, когда в кровь приливает адреналин, но выворачивать карманы перед горсткой гопоты я точно не собирался, даже под угрозой драки.
Короткий побагровел и сжал кулаки. Братья по разуму сгрудились вокруг него, потирая руки. Я и напрягаться не стал, потому что шансов все равно не было. Это как Тайсон против Майкла Джексона. Я вас умоляю. Но в тот вечер мне повезло.
Кто-то назвал Короткого по имени и, забыв про меня, он подошел к лысеющему мужику в коридоре, который что-то начал ему эмоционально говорить, размахивая руками. Воспользовавшись паузой, мне удалось выйти из ДК и благополучно добраться до общежития, протрезвев по дороге. Так я первый раз встретился с Коротким и его бандой.
***
Студенческие годы — времена веселые и голодные. Мы выживали, но не чувствовали себя обделёнными. Молодость зачастую безрассудная, но весёлая — все отрывались как могли. Кто-то курил траву, кто-то пил, кто-то качался, а кто-то учился зарабатывать деньги.
Мы в свободное время делали музыку. Я играл на треугольнике.
***
Габарит сам меня нашел на следующий день. Пришёл в общагу, каким-то образом разыскал безымянного студента — любителя тяжёлой музыки и разбудил, дёргая за плечо.
— Привет, «хороший парень»! Помнишь концерт?
— Ага, — сказал я, протирая глаза и пытаясь сообразить где нахожусь.
— На пиво пойдёшь?
— А кто откажется?
Не знаю, чем я привлек этого дядьку. Ведь, по сути, мне было шестнадцать, а ему около тридцати. Мне ещё учиться и учиться, а он уже устал от работы и не верит в будущее. Наверное, Габариту просто хотелось найти друга, чуть тупее себя самого, потому что в группе он считался глуповатым денежным мешком. Если бы не связи в ДК и не барабанная установка нашли бы кого помоложе, но тогда его терпели.
А я оказался для «старика» свободными ушами на которые тот мог гроздьями развешивать истории. Габарит часами разглагольствовал о музыке, книгах, авторском кино, и я умело поддакивал, поглощая халявное пиво. Целую неделю ваш покорный слуга был его безмолвным спутником и собутыльником, в ущерб учёбе, но это того стоило.
Через неделю барабанщик позвал меня в ДК на репетицию "кришнаитов".
***
«Приходи на репетицию, — сказал Габарит,- я постучу немного, а ты пиво постережёшь, чтобы коллеги не выпили. Ну что ты будешь в этой общаге сам сидеть, как крот?»
Кто бы отказался от такого предложения? Вечером я встретил ударника у входа в ДК, он вручил мне две авоськи с бутылками и попросил не пить, пока будет репетировать. На скамейке во дворе развалились Короткий и компания. Кажется, тот даже узнал меня, потому что выпрямился собираясь встать, но Габарит поздоровался первым и пожал спортсменам руки, я стоял поодаль, не приближаясь, пока он шутил и раздавал сигареты.
— Пойдём, — сказал барабанщик, и гопники остались позади, только «свербило» в шее от злого взгляда.
— А кто это? — спросил я, уже внутри, в прохладном холле ДК.
— Сын директора Дома Культуры и его друзья. Старайся с ними не общаться, неприятные ребята, но отец наследника подтягивает к должности понемногу. Короткий здесь и охраной занимается, и продажей билетов, и доставками. Мне приходится с ним по работе общаться, а группе не нужно. Тебе, кстати, тоже.
— Не очень то и хотелось, — подтвердил я.
Актовый зал был пустой и казался огромным. Шаги гулко отражались в тишине. Ни следа от прошедшего сейшена, панков, рок-музыки и алкоголя не осталось. Всё чинно. Кресла в ряд, на полу обычная скучная чистота, пахнет моющими средствами. И музыкантов на сцене нет.
— Они в коптёрке за сценой, — ответил на мой немой вопрос барабанщик, — иди сразу туда и налево за занавесом дверка, как у папы Карло. Познакомишься с ребятами, скажешь что от меня, а я пока проверю всё ли норм, Короткий может с проверкой заглянуть, как-то он нехорошо смотрел.
Так я гремя бутылками и поёживаясь побрел искать комнатку для репетиций. Замедлялся как мог, в надежде что Габарит закончит заглядывать под кресла и догонит меня, но он только недовольно бурчал под нос и где-то уже достал метёлку с совком.
Чувствуя себя дураком, трусом и самозванцем я проскользнул по ту сторону занавеса. Здесь светила тусклая лампочка под потолком и действительно дверка была слева, если спуститься на пару ступенек вниз.
Я нервно сглотнул, и звук этот громом прокатился в местной тишине. Никогда не был за кулисами. Никогда даже на сцене не был, только под ней. Здесь чувствовался запах пыли, хлорки и спирта. Здесь гробовая тишина и только за дверью, к которой я уже успел подойти гудели голоса.
Я обхватил авоськи двумя руками, прижал бутылки к груди, да так и стоял, не решаясь войти. Уйти тоже не получится — позади волосатый ударник и гопники, а за дверью настоящие музыканты. Взрослые, умные и красивые. Если верить Габариту ещё и гордые и самовлюбленные. Трус проснулся во мне не в первый раз, но в этом рассказе пусть будет первый.
Не знаю сколько я так стоял без движения, но пару веков точно. Джаз сменился рок-н-роллом, а Элвис Пресли Майклом Джексоном. И дождался бы я старика Габарита в конце концов, и он бы высмеял мою сгорбившуюся фигуру под дверью, как собачку, которая ждет возвращения хозяина. И я бы его послал, кинул пиво на пол, свалил и никогда бы не вернулся, но двери открылись, и вышел Фёдор.
Он очень контрастно и стильно смотрелся в светлых джинсах, белом свитере и с густой темной шевелюрой. В руках у него был мусорный пакет, который он аккуратно поставил в урну у двери и совсем не удивился, увидев меня.
— А, это ты? Габарит говорил, что придёшь. Сразу с пивом? Заходи, не стесняйся.
Там в комнате кто-то ходил, еле слышно играла музыка, и приятный обволакивающий запах вырвался наружу и я вошел, грубо разрывая атмосферу звоном дешманских бутылок.
Она была тоже там. В черных круглых очках, с банданой, красиво завязанной на голове. Сидела, закинув ноги на спинку стула, и курила сигарету в длинном мундштуке. В левой руке она держала какую-то брошюрку. Совсем не удивилась моему появлению и кивнула, приветствуя.
— Давай сюда, — буркнул Дрель, он тоже носил в помещении солнцезащитные очки, ох уж эти музыканты, и забрал пиво. Одну бутылку сразу выудил и открыл легким движением об табурет.
— Эй, малой, вообще-то я тебе говорил не давать никому моё пойло! — возмутился проявившийся в проёме Габарит.
— Не трогай парня,- буркнул Дрель и протянул мне ещё одну бутылку, — лови!
Я дернулся вперед всем телом, потому что подумал, что он кинет её. Все засмеялись, но по-доброму, не обидно. Даже Габарит.
Так началась наша дружба. Так я начал ходить на репетиции.
***
Тогда я ещё не играл на треугольнике. Просто сидел в уголке и потягивал репетиции как вино: наслаждался звуком гитары, волшебными переливами клавишных и флейтой, от которой шли мурашки по коже. Янка никогда не лажала и терпеливо играла свою партию сотни раз. Конечно, это можно объяснить тем, что не так уж много её было, никаких соляков и коды на флейте, но всё же.
Фёдор тоже не ошибался. Он останавливал других, заставлял повторять кусок песни ещё и ещё раз. Он переписывал музыку на ходу и сразу объяснял всем и каждому, что им нужно играть и как. Это был прирождённый лидер. Поэт и композитор не для нашей провинции. Но смотрел я не на него.
Дрель лажал часто, нервничал и грубил всем кроме Феди. Его он слушал всегда и, оглядываясь назад, я понимаю, что гитарист рос в скилле. Медленно, но уверенно превращался из самоучки в профессионала.
Габарит огрызался чаще. Часто лажал и часто кидал оправдания, с которых все посмеивались, со временем я стал это замечать, а он не понимал до конца. Тем не менее, лидеру он тоже не перечил. Спорил, обижался, грозился всех выгнать и отобрать помещение — Фёдор молчал и улыбался, Янка смеялась, а красный как помидор барабанщик уступал и продолжал стучать — музыкант он может был не и от бога, но работал с упорством достойным уважения.
Так шли дни, недели, месяцы и я неспешно превращался на репетициях из кем-то забытого стула в традиционную часть мебели. Я не стал членом группы, но ребята привыкали ко мне и считали как само собой разумеющееся то, что я всегда сижу в углу с бутылкой пива, дымящейся сигаретой и пепельницей. Курю, смотрю и слушаю, а главное никому не мешаю. А ещё не даю глупых советов. Просто слушаю. Бесценное качество.
Мне правда нравилась музыка, но еще больше мне нравилась атмосфера репетиций: постоянные повторы, импровизации, звук гитары и магия клавиш, эротика флейты (это личное) и звон тарелок. Мне нравилось слушать наставления Фёдора — как он ненавязчиво учит, командует и одновременно принимает версии музыкантов. Мне нравилось, как обмениваются колкостями ударник и гитарист, как звонко переливается смех Янки и как улыбается в усы Фёдор.
Но больше всего — теперь я понимаю, мне нравилось наблюдать, как рождается песня, как она меняется со временем, начиная с незатейливой мелодии наигранной Федором и парами строчек припева и заканчивая выступлением на очередном концерте.
Да, я не пропускал концерты, сейшены, сборные выступления с участием «Обрезанных кришнаитов». Там где вход был бесплатный, я проходил в зал, а когда нужно было тратить кровные, которых обычно нет у студентов, то Габарит пускал меня через служебный вход.
Слушать песню обрывками в тесной комнатке, на репетиции в зале, и на сцене, когда в креслах сидятзрители, под сценой скачут фанаты и включены софиты, прожекторы и усилители — это три большие разницы.
А теперь о плохом.
Короткостриженные гопники не пропали с моих радаров — они наоборот стали ближе и фонили, как упавший на сцену микрофон. Короткий и компания, пользуясь влиянием папаши, «держали» этот Дом Культуры. Я точно не в курсе, что это значит, но они присутствовали на всех праздниках, торжествах, концертах проводимых в ДК плюс занимались сдачей в аренду площадей.
И когда «Обрезанные кришнаиты» репетировали на сцене Короткий и компания были здесь же. Они усаживались вдоль стены и курили. Мешать они не мешали, но одним своим присутствием раздражали музыкантов.
Иногда в перерывах между проигрышами бездельники закидывали тупые шутки — дразнили пухляша Габарита, задавали глупые вопросы Фёдору и даже меня лениво трогали. Пару раз пытались выгнать из зала, но клавишник заступился, и ко мне больше не лезли, только смотрели искоса.
Сильнее всего доставалось Янке. Каждый третий выпад Короткого был в её сторону. Каждый второй его друзей тоже. Они отпускали вонючие шуточки про кожаные флейты, про умение работать ртом, про бусы, и что будет, если оставить только их. Янка не терялась и всегда находила, что ответить. С чувством юмора у неё было не хуже чем с красотой. Она отшивала спортсменов так, что они багровели, сжимали кулаки и гавкали в ответку уже без огонька.
Один раз я видел, как Короткий раздавил пачку сигарет в кулаке, когда слушал девушку. Он вдруг резко посмотрел на меня, двигая ноздрями и я едва успел отвернуться, дернувшись так, что кресло грохнуло в образовавшейся тишине.
Я видел, как он смотрел на неё, не скрываясь и, как она смеялась над ним.
Я видел, как он крутился у входа вместе со своими дружками, провожая Янку взглядом и издевательски прощаясь, а храбрая девчонка отвечала смехом.
Я видел странные эмоции на его лице, компот из непонятных ингредиентов. Смесь ненависти, страха, вожделения, испуга и надежды. Он будто чего-то хотел, но боялся спросить. И однажды он спросил. Только не у неё.
***
Осень пришла холодной, дождливой и темнело на улице быстрее обычного. Если в шесть заканчивалась репетиция выходили мы уже в надвигающийся сумрак.
Шли до перекрёстка у больницы вместе, а потом каждый в свою сторону. В сторону общаги иногда ходил Габарит, но в основном он шел с Янкой к мосту. Она жила на той стороне, в части города, которую называют «немецкой».
Мост через реку как раз и соединяет новый и старый город. Длина моста восемьдесят восемь метров. А вышина... Не помню, но смотреть вниз страшно — голова кружится, когда понимаешь, что маленькие точки внизу это люди. И река встанет бетоном между тобой и небом, если вдруг случайно свалишься вниз.
Я обычно брёл домой один, встречая только редких прохожих и пропуская машины на безлюдных переходах. В этот раз появилась тень.
Кто-то шел за мной. Настойчиво преследуя всю дорогу, сначала скрываясь, а когда я оказался рядом с парком, то ускорился, так что шаги было слышно на той стороне улицы.
Рука легла на плечо, хоть я и надеялся, что все-таки мимо. Но нет, за мной.
Это был Короткий. Сам, без друзей, и это было даже страшнее, чем если бы с ними. Я подумал, что справа безлюдный парк, тянущийся ещё на километр, слева промышленные коробки склады, сейчас пустующие и пустая дорога, по которой машина проезжает раз в полчаса, если повезёт.
А напротив меня стоял едва знакомый здоровяк с безжизненными серыми глазами. Он только что бежал, но не запыхался, он держал меня за плечо и даже не убирал руку.
— Куда спешишь? — спросил Короткий и руку всё-таки убрал. Судя по тону, ему совсем было не интересно «куда и зачем», но обдумал всё это я потом, когда схлынули эмоции. А тогда был только его величество Страх. Этот громила мог сбить меня с ног одним ударом, свернуть шею, ломая позвонки, сломать нос одним выпадом, сбить с ног лёгким толчком. А ещё у него мог быть нож, который легко достать, он блестит при свете фонаря и входит в живот легко и обжигая болью. Чёртова фантазия.
— Не бойся, — продолжил он, и я осознал, что ничего не ответил, только молчал и дрожал, как трус.
— Всё нормально, — говорю я и прокашливаюсь. Чтобы скрыть дрожащие руки и не смотреть в лицо "быку", не показывать страх лезу в карманы, ищу сигареты и пытаюсь закурить. Чувствую себя Цоем из Иглы (глупое воображение) и ощущая на себе взгляд Короткого.
— Да не бойся, патлатик, я сказал, — раздражается он, — дело есть. Поговорить нужно. Не спешишь?
— Нет, — убеждаю его я, и мотаю головой.
— Тогда дай сигарету, — хмыкает он и забирает пачку. С удовольствием закуривает, пользуясь своей зажигалкой Zippo с американским орлом. Ни одного прохожего как назло, проезжает белый форд, и водила не смотрит на двух парней, курящих на тротуаре.
— Ты я вижу подружился с этими «музыкальными евреями». Ходишь и ходишь, как на проповедь. Чё ты там делаешь вообще? Я имею в виду, чем ты полезен для них?
Я затягиваюсь дымом и пожимаю плечами:
— Слушаю музыку.
— Пидор что ли? — вдруг ругается он, — Чайковский? Чё там слушать? На концерты ходи, чего шляешься каждый день?
Он сверлит меня глазами, как свёрлами и выпускает дым в мою сторону.
— На Федьку что ли подрачиваешь? Говорят он из ваших. Я если такое в своём ДК увижу, то быстро рога поломаю и на мороз, понял?
Я молчу.
— Ты понял, о чём разговор?
Я нервно затягиваюсь, искренне не понимая, что ответить этому барану.
Он вдруг отбрасывает сигарету, хватает меня руками за ворот и тащит к ограде, прижимает спиной к бетону и сам прижимается ко мне всем телом. Я чувствую его жар, чувствую запах табака и гнилых зубов, вдыхаю вонь недорого одеколона перемешанного с потом. Стараюсь вырваться, но сил хватает только чтобы негромко пищать, как придушенная ловушкой мышь.
— Ненавижу пидоров, — шипит здоровяк и оглядывается. Никого нет. Ни одной машины. Ну спасибо, боженька за помощь.
— Я не пидор, — отвечаю, и хватка ослабевает.
— Все вы патлатые такие, голубятня волосатая. Ненавижу вас. Фёдор — прилизаный пидор, строит из себя профессора. Если бы не батя, то лежать ему в ближайшей канаве для петухов с перерезанным горлом. Больше Феди только ты мне не нравишься.
Он вдруг отскакивает и бьет кулаком куда пониже груди. Воздух пропадает из легких, и только боль наполняет живот. Я падаю на колени и скрючиваюсь как пальцы в особо сложном барре. На земле под ладонь попадает мой ещё горящий окурок, но боли не чувствую.
— Янка нормальная, — вдруг отвлекается Короткий и смотрит в небо. — Красивая сучка. Умная, как царица. И фигура богини. Язык только длинный и болтается слишком далеко от мозгов.
Он достаёт еще сигарету из пачки и смотрит на меня сверху вниз. Закуривает и бросает мне на колени, то что осталось.
— Не нравишься мне ты, патлатик. Музыку не играешь, а в ДК лазишь каждый день. Наверное, вынюхиваешь что-то. Может ограбить хочешь наш Дом Культуры. Или теракт хочешь совершить. Новый год скоро — заложишь взрывчатку и только бывай детки — вы все уже ангелы. Алла а я в бар. Хрен вас поймешь идиотов. И как на вас девки ведутся.
Он ещё раз пинает меня с остервенением, так что плечо еще неделю будет болеть, а коричневый синяк не сойдет три месяца. Я невольно вжимаюсь спиной в землю и прикрываю руками голову, а он уже рядом — склонился надо мной.
— Чтобы я тебя больше рядом с ними не видел. В ДК чтобы и не пахло твоими патлами.
Он вдруг глубоко вдохнул, почти прижавшись носом к моему виску, а потом ладонью резко заехал по затылку. Затрещина вышла на славу, я носом ударил своё колено, и наконец-то потекла кровь, прочищая сознание и лишая страха.
— Кууда! — он толкнул меня и, не успев подняться, я опять неловко упал, раскидывая красные пятна вокруг, — Сидеть, пока я не разрешил, герой!
Он выругался еще как-то замысловато и щелчком отправил окурок в парк. Тот, как сигнальная ракета, пролетел надо мной и врезался в бетонный столбик, раскидывая искры, как кассетные снаряды.
— Чтобы около Янки тебя не видел. В «немецком» тоже чтобы не встречал. Иначе с этого моста часто патлатики накуренные сваливаются, а там лететь долго и страшно. Понял о чем я? Гуляй.
Он развернулся и ушёл, не попрощавшись, а я остался собирать боль и остатки достоинства. Второе собрать не удалось.
***
Когда тебя бьют — это плохо. Когда не можешь ответить так, чтобы враг бежал — это ещё хуже. А когда не сопротивляешься просто из страха поражения — это мерзко.
Об этом я думал когда возвращался, оглядываясь в общагу. Об этом думал, когда приводил себя в порядок на кухне. Об этом думал, пытаясь заснуть под храп Володьки-соседа. Об этом думал на следующее утро и целый день до шести, когда я обычно уже выдвигался в сторону ДК.
Теперь я стоял на балконе и курил. Плечо болело, напоминая об угрозе Короткого. «Чтобы около Янки тебя не видел». «Чтобы в Дк тебя больше не видел». «Чтобы рядом с ними не видел».
Мудак. Чтобы тебя больше видно не было.
Меня неудержимо тянуло туда. Туда, где музыка. Туда, где интеллектуал Федор. Молчун гитарист. Шутник Габарит. И конечно туда, где Яна и её музыка. Чёрт...
Не пошел я в тот вечер в ДК. Только за сигаретами вышел, и то с оглядкой. Иногда мне казалось, что я чувствовал взгляд упирающийся между лопаток и оборачивался, но видел только случайных прохожих. Видел одинокую фигуру под окнами общаги, но это был ухажер Нади с третьего этажа. Что-то треснуло в моей голове после личного знакомства с Коротким. Сломался я, или он меня сломал — это неважно. Больше я на репетиции не ходил. А потом Янка пришла ко мне сама.
***
Как она оказалась на моей кровати я не знаю, потому что пил с пацанами на третьем и когда Володька позвал в комнату таинственно подмигивая, пошел ни о чём не задумываясь, икая, пошатываясь и напевая «Время есть, а денег нет и в гости некуда пойти». Перегар шёл впереди меня и двери открыл тоже он, потому что моя координация нарушилась максимально, пока я прошелся по вонючему коридору и спустился на второй, цепляя стены.
Первая мысль в голове паникёрская.
«А когда я последний раз стирал пододеяльник и простыню?»
Вторая мысль была «Какая же она красивая, и как скрыть то, как она мне нравится?»
Если вы понимаете, о чём я.
— Ясно, — сказала Янка, — вот куда он делся. А я переживала, думала, заболел наш самый верный фанат.
— Не наш, а ваш, — вырвалось у меня, но было уже поздно.
Она засмеялась, и мне не было стыдно. Всё равно. Сказал и сказал.
***
Потом мы долго говорили. Я сделал чай. Показал что читаю, что пишу, что конспектирую на лекциях, как пытаюсь рисовать. В конце концов, как я пробовал сочинять стихи.
Янка сказала, что это неудачная пародия на тексты Катаева и долго смеялась, читая вслух, а я и не обиделся.
Янка уточнила, что я глупый, несвободный трусишка и не стоит бояться дураков, и я понял, что где-то успел разоткровенничаться и выдать свои страхи. Предатель-алкоголь.
Янка сказала, что не боится никого и меня защитит.
"Но«,— робко возразил я, и вспомнил оскаленную морду Короткого.
«Короткий — трус,— смеялась она,— нужно было гавкнуть, и он сам бы убежал, поджав хвост. Такие как он, избегают тех, кто их не боится. Всё просто. Приходи в ДК и не обращай на него внимание».
Она была так красива в синих джинсах клёш, свободной необъятной блузке с яркими массивными серьгами в старославянском стиле и кольцами на пальцах. Хоть и пьяный, но я запомнил множество деталей, вплоть до повязки на черных волосах. Я влюбился так мощно и крепко, что это чувство осталось со мной на годы. Это и ещё одно, о котором расскажу позже, но тогда я был только влюблён. Один разговор в грязной комнате общаги. Первый наедине. Наш вечер на двоих утопил меня там, откуда не выплывают. Там, где тонут все подростки. А мужики от восемнадцати до двадцати пяти гарантированно ни раз.
На следующий день я пошел на репетицию. Боже, как же я скучал.
***
Короткий и двое его друзей выходили из ДК, когда я только протянул руку, чтобы взяться за ручку.
Они были по-осеннему одеты в тёплых спортивных костюмах и кроссовках.
Я опустил руку и шагнул назад, когда Короткий побагровел и рванул за мной.
— Спокойно, Костя,- сказал высокий блондин и придержал его за плечо, давая мне фору, — беги, парень. Беги, пока держу его. У тебя пять секунд.
Короткий сбросил его руку, не отрывая взгляда от меня.
— Ты... кажется я приказал тебе... ты наглый патлач пришёл.
Он задыхался от ярости, не мог завершить свой выпад, а я просто молчал, потому что одно только неправильное слово могло спровоцировать лысого и активировать боевой режим, а синяк на плече еще болел по вечерам и расцвел тремя красками, расплывшись на пол руки.
Проскочить мимо них было невозможно, потому что парни стояли в проходе. Только отступить, опустив голову или стоять. Я стоял, не знал что делать, чем всё это закончится, но стоял.
— Ты, шакал, думаешь, что бессмертный.
Кажется, сцена эта тянулась больше получаса, но бормотал он буквально с десяток секунд, а потом бросился вперёд и белобрысый уже не стал его останавливать.
Я вдохнул воздух как последний раз и улетел на землю, размахивая руками как пропеллерами. Пакет с пивными бутылками взлетел вверх и ударился об асфальт. Бутылки треснули одновременно с моим приземлением на мягкую часть. Воздух с углекислым газом вылетел с шумом из легких и воссоединился со своим диким собратом кислородом. Бдыщь!
Я вижу красную морду Короткого, изумленную блондина, который смотрит вправо и безразличную третьего быка. Короткий увеличивается в размерах и поднимает ногу, я вижу его подошву с коричневой грязью на пятке и успеваю понять, что сейчас это пятно перейдет на мне на лицо.
— Не трогай его!
Кино вокруг останавливается как при стоп кадре, а потом раскручивается, ускоряясь. Короткий краснеет еще больше и убирает ногу, не ударив. «Милиция? — думаю я с надеждой. — Такой нежный голос?»
Меня берут под руку.
— Вставай, студент. Ты, молодец. Никогда не показывай свой страх.
Чужие мягкие волосы шекочут шею, слабый запах духов и сильный аромат девичьего тела обволакивает, пронзительный взгляд Короткого давит к земле, не разрешая подняться, но я встаю, потому что по-другому нельзя.
Встаю и отряхиваю почему-то колени. Янка смеется и отряхивает мне «корму», а я дергаюсь от каждого похлопывания по заду и краснею.
— Ещё раз тронешь его, пожалеешь, — говорит девушка, и я чувствую сталь в голосе.
— Он не будет шляться здесь, он не работает в ДК. Не положено, — Короткий не хамит, не кричит, говорит спокойно и смотрит Янке в лицо.
— Мы арендуем помещение для репетиций, можешь спросить отца, если сам не знаешь.
— Он не музыкант, — упрямо произносит Короткий, — крутятся тут всякие, потом по углам ссут.
— Он с нами, — говорит Янка и берет меня под руку, — пошли, самый верный фанат.
Мы идём, и парни раздвигаются в стороны как льдины перед ледоколом.
«Пиво жалко, — бормочу я и Короткий будто слышит и кричит вслед: «Пусть уберёт за собой!»
«Сам убери!» — кричит весело девчонка и двери закрываются, отрезая нас от недовольных гопников. Кажется сейчас он психанет и рванет за нами с криками «Убери осколки за собой!»
Но ничего не происходит, а вечером асфальт напоминает о произошедшем только сюрреалистическим пятном серого цвета.
Музыканты рады мне и встречают так тепло, как никогда раньше. Габарит лезет встречать, роняя хай-хэт, Фёдор бросает дела и жмёт руку, Дрель хлопает по плечу и спрашивает, где я пропадал. Янка кидает сумочку на стул и, улыбаясь своим мыслям, расчехляет флейту, как бы это ни звучало.
Я дома. Я в своей тарелке. Я со своими. Я занимаю любимый стул и оправдываюсь, что пива нет, но я хотел принести — стипендия уже была. Габарит достаёт пакет со звякающим содержимым из-за установки. Все смеются. Жить хорошо.
***
Жизнь продолжалась. Я ходил на репетиции с оглядкой, домой шел в одиночестве, иногда с кем-то было по пути. Обычно это была Янка, часто Фёдор или Габарит.
Короткий пропал на пару дней, но потом все равно вернулся и продолжал «делать нам нервы». На меня он смотрел с особым выражением лица, но физически более не задевал. Иногда что-то кричал в мою сторону, старался подкалывать — Янка всегда находила, что ответить, а он молчал и почти не огрызался. Такой вот был у меня покровитель. И мне не стыдно. В конце концов, я был самым младшим в этой тусовке.
Была ещё одна попытка прорыва. Короткий пришел с папой и показал пальцем на меня. Тогда со сцены сошел Фёдор, обменялся с мужчиной в пиджаке рукопожатием, они долго говорили о чем-то, а лысый опять багровел.
Я ждал, что меня «попросят», но директор кивнул, улыбнулся и покинул концертный зал, так ничего и не сказав. Тогда наша взяла.
***
А меня взяли играть на треугольнике. Вот так. Не знаю, повлиял ли разговор с мужиком в пиджаке или им правда нужен был человек для музыкального номера, но Фёдор попросил меня попробоваться и вручил стальной прут: скрученный в форме треугольника, но не замкнутый. В правую руку сунул специальную железную палочку и попросил простучать любой ритм. Я попробовал что-то настучать, сбился и сразу же продолжил. По выражению лица Федора понял, что нужно возвращаться на свое место в тени и хотел вернуть инструмент, но не всё так просто. Меня взяли, хоть и за неимением лучшего.
Дело в том, что через три месяца начинался местечковый ежегодный фест и «Обрезанные кришнаиты» были на нем хедлайнерами. Они хотели представить новую композицию с участием множества новых инструментов, не только треугольника. На сцене должны были собраться больше десяти человек, и один из них буду я с треугольником.
Мы с ней не встречались — нет. Да, я был влюблен по уши в эту очаровательную флейтистку и что? Она была влюблена в музыку. И может быть в Фёдора. Или в гитариста. Но точно не в меня... и не в Короткого.
Я смирился, а он не смог. Я остался другом, фанатом, поклонником и даже участником группы, а Короткий стал объектом для шуток, злым псом на цепи, который хочет укусить, но не может.
Она оставалась недоступной.
Мы часто шли вместе к мосту. Иногда я говорил, что у меня в немецком суперважные дела и мы болтали, курили, стояли у ограждения и заворожено смотрели в бездну. Потом медленно шли на ту сторону.
«Тебе куда?» Я неопределенно махал рукой, и мы расходились. Я прятался минут десять за армянским костёлом и возвращался назад. Наверное, она догадывалась, но может быть и нет.
Так понемногу и текло неспешное, как речка внизу время.
Янка порхала, я летал, Короткий медленно закипал, Фёдор готовился к концерту. Жизнь пока ещё продолжалась.
Искусство ритмичного стучания по треугольнику давалось мне с трудом. Только со стороны кажется, что это просто. На самом деле работать в своем кольце ритма когда рядом тоже делают ударники, клавиши, гитара и каждый тянет в свою сторону оказывается очень даже непросто. Я повторял то за одним, то за другим, но никак не мог выводить без ошибок свой. Янка смеялась, Габарит злился, гитарист злобно зевал и только Фёдор упорно пытался что-то вылепить из моего пластилина. И в конце концов ему это удалось. Именно тогда как я понял, что сегодня мой последний день в качестве приглашённого музыканта у меня начало получаться. Я почувствовал ритм. Я сравнялся с музыкантами, увидел удивление в глазах Янки, и стало ещё легче. Я перестал фальшивить и отбирать внимание группы. Теперь приходили новые сессионщики, со своими инструментами, а я увлечённо и без ошибок стучал на треугольнике.
Подготовка к фестивалю шла полным ходом. Кроме нас репетировали другие группы и даже сольные исполнители. Маленький провинциальный ДК стал ненадолго цитаделью неформальной рок-культуры, а я находился на верхнем этаже.
Это было очень мощно. Средоточие творческой энергии. Сила и красота молодости. Любовь, музыка, осень.
Я исправно трезвонил на своем инструменте и ни разу не пропустил репетицию. В душе я очень боялся налажать в День Х и хотел так выучить свою партию, чтобы делать это слепым и глухим — кажется, получалось, но страх оставался. Я стал близким человеком для группы и главное для Яны.
Теперь мы ходили к мосту каждый вечер и она уже не спрашивала куда я иду. Мы говорили, про музыку The Doors, про книги Кастанеды и гонзо журналистику Хантера Томпсона. Про цветы, про картины, про звёзды, и только никогда не говорили о будущем. Янка ненавидела планы и прогнозы — не рассказывала где работает, какая у неё семья и с кем она живет. Яна была взбалмошной феей, ангелом без крыльев и цепей, человеком без будущего и без страха.
Хорошо это или плохо жить феечкой, которая порхает от одной свечи к другой? Я не знаю. Тогда казалось, что хорошо. Молодость для безрассудных.
Пришло время поговорить о Коротком.
То, что он запал на Янку, я не сразу понял, потому что сам был влюблен по уши. Спортсмен больше не трогал меня, но из моей жизни не убрался. Он все еще приходил поглядеть на репетиции, те, что проходят на сцене и приводил своих дружков, но вести они себя стали менее агрессивно. Пиво не пропало из рук, но не было криков и дурацких подколок в сторону девушки. Короткий даже пытался понять нашу музыку.
Он просил закурить, он молча стоял на улице рядом с нами и кивал головой, он хотел что-то сказать о книгах, которые пишут"наркоманы и хиппи«. Он пытался стать своим.
А еще лысый приносил конфеты, шоколадки, дорогие на то время сигареты и угощал единственную в нашем коллективе девушку. Да, он так и говорил «в нашем коллективе». Ребята осторожно молчали, а здоровяк смеялся и обнимал меня по-братски.
Янка тоже молчала и смешно поднимала брови, когда он отворачивался, вызывая смех у остальных. Наверное, она понимала всё, но виду не подавала и не комментировала, хотя подарки брала. Бедному ревнивому студенту это было как острым лезвием между пальцев.
Назревала буря.
Я только что оттрубил все пары, отметился в курилке и поговорил со старостой у окна насчет пересдачи истории, когда увидел Короткого, который сидел перед центральным входом на скамейке. Он был не один, и выражение лица не предвещало ничего хорошего его собеседнику.
Кого Короткий мог здесь знать и искать? Янка не учится, музыканты тоже выросли из студенческих пиджачков. Может он встречает глупую первокурсницу, чтобы покрасоваться машиной и, например золотыми часами? Вряд ли — я бы видел его раньше.
Ирочка продолжала щебетать, но я уже не слышал её, будто в наркотическом дурмане разум сфокусировался на одной детали. Сжимающийся и разжимающийся кулак на правой руке, и дрожащее запястье.
«Ну, ты нехороший человек», — выкрикнула староста и слегка хлопнула меня веером по носу, — я ему рассказываю, советы даю, а он в облаках летает. Влюбился что ли? Признавайся.
— Не, — отрицал я, — вообще-то в группе играю. Приходи на концерт в субботу.
Зачем позвал? Лишь бы ляпнуть. Но она и не собиралась, о чем мне сразу и сообщила:
— Не люблю металлистов волосатых. Они там все наркоманы. Театр предпочитаю.
Короткий встал и решительно пошёл к входу.
— Ладно, пойду, — поспешил я прощаться, — репетиция, опаздываю.
Лысый широко шагая, летел к дверям, разрезая мускулистым телом кучки студентов, но куда чужаку до того, кто проводит в этих стенах больше времени, чем дома. Через раздевалку, я метнулся в курилку и там столовая с пожарным выходом. Не желаю с ним общаться.
На следующий день я возвращался в общагу один. Флейтистка не пришла на репетицию, кажется, маму забрала скорая и нужно было посидеть с ней. Поиграли без флейты и домой я ушёл раньше, чем обычно: довольный результатом и расстроенный тем, что Янки не было.
Так наполненный переживаниями как древний сосуд проклятиями я не заметил поднимавшуюся из тени фигуру. И еще одну с соседней скамейки. И ещё одну справа. Опомнился только когда широкая лапа обхватила горло и поволокла в сторону, как гуся на убой. Я даже крикнуть не успел, как уже врезался спиной в каштан и сверху посыпались листья и застряли в волосах ветки, а в лицо дышал перегаром Короткий. Беда. Вот так действуют убийцы. Резко, неожиданно и нагло — уходят от такого только в кино.
— Наконец-то встретились. Ты от меня бегаешь, патлатик?
Помню у него изо рта отвратительно несёт непереваренным луком и вонь заполняет воздух вокруг и пытается проникнуть внутрь тоже. Но сейчас это нифига не важно.
— Нет, — говорю я и отталкиваю его руками, — отпусти!
Они смеются и к моему удивлению Короткий отступает и протягивает руку для рукопожатия.
— Костя. Да не бойся, ты. Никто тебя не тронет, идём покурим.
Общага совсем рядом, я вижу её окна, вижу тени, вижу входные двери, слышу музыку, замечаю пацанов на подоконнике, а я тут через дорогу, всего в двухстах метрах и как будто в тюрьме, смотрю на волю, сквозь решетку. И рядом пахан, который хочет что-то предъявить и это мой последний взгляд наружу. Такие вот мыслишки подлые и трусоватые.
Меня ведут к ближайшей скамейке, укрывшейся в тени, а я с тоской смотрю на окна и думаю о том, что концерт может пройти и без моего участия. Интересно, отряд не заметит потери бойца? Уже поддатые фанаты вряд ли отметят отсутствие звона треугольничка в музыкальном калейдоскопе музыки «Обрезанных кришнаитов». Фёдор только расстроится. И может быть Яна.
— Сиди, — буркнул Короткий и положил лапу мне на плечо, — куда рванул? Говорю же, не тронем. Курить будешь?
Я сидел на скамейке, а он устроился справа, слева ухмыляясь, прижался длинный. Остальным места не хватило, и так у нас было тесновато.
Мне сунули в рот сигарету, и длинный дал подкурить, потому что руки не слушались и предательски трепыхались, как умирающие безголовые курицы. Собеседники видели это.
— Кури. Не бойся, — повторил Короткий и сам закурил, — не дёргайся зря, патлатик. Я долго думал, что с тобой делать и знаешь, что решил? Ничего не буду делать. Совсем ничего. Хороший ты парень, патлатик. А я плохой. Девкам знаешь, какие нравятся? Плохие, да.
Он задумался и смотрел на общежитие, которое уже светилось, как новогодняя елка, уличные фонари ещё не зажгли и мы сидели словно вампиры в тесной вонючей темноте.
— Решился я. Надоело из себя целку строить. Буду добиваться девчонки активнее. Моя она будет или ничья. Так я надумал, патлатик. А ты...
Он вдруг повернулся ко мне, схватил огромной лапой за шею сзади и сжал так что я от боли уткнулся лбом в скамейку себе между ног, грохнуло на всю улицу.
— Ты друг Янки, я вижу. Я наблюдал. Творцы, бля. Разрешаю тебе с ней общаться, но только как друг. Ничего лишнего себе не позволяй, понял? Про наш разговор ей не рассказывай, ты же не стукач?
Он уже давно отпустил меня, и я сидел, тяжело дыша в бессильной злобе, как в луже собственных эмоций.
— Я знаю, что не стукач, — продолжал вещать Короткий с высоты своей власти. Три великовозврастных дебила против молоденького студента, — иначе был бы совсем другой базар. Но мы тут, сидим, почти как кенты, курим мои сигареты. Ты ведь такие не можешь купить, да? А если скажу отдавай две за одну? А если зайду к тебе в общагу под вечер и изобью перед студенточками? Хочешь этого, патлатик?
Он продолжал трепать меня по загривку, как собаку и так хотелось дать локтем с размаху точным ударом в нос, чтобы кровь брызнула, но я не смог. Может и зря.
Мандраж напал на всех, но больше всего трясло одного студента. Конечно это ведь у меня такая важная партия и огромный музыкальный инструмент.
Янка подмигивала мне, щипала иногда за мягкое место, когда никто не видел и всячески провоцировала на смущение.
«Боишься меня?» — шептала она, — боишься студент?
«Нет, — специально грубо парировал я, — ещё чего».
И отходил подальше, делая вид, что опасаюсь.
А она всё смеялась и смеялась. Зажимала меня в угол, когда никто не видел и щекотала. От неё несло ароматом цветочных духов и марихуаной.
Время летело ласточкой, и я старался не думать о будущем. Я боялся. Боялся Короткого. Боялся потерять новых знакомых. Боялся налажать во время концерта. Боялся больше никогда не увидеть флейтистку. Боялся, что она никогда не зажмёт меня в вонючем фойе провинциального Дк.
— Чего ты постоянно боишься? — спросила она как-то, когда мы прогуливались после репетиции.
— Что? — сделал я вид, что обиделся — никого я не боюсь.
— Ну ладно, не дуйся, — и она вдруг схватила меня за руку — я вижу, как ты оглядываешься, будто ждешь кого-то. Не бойся, я тебя защищу. Я та ещё пацанка. Тебе нравятся уверенные в себе девушки?
Я пожал плечами и покраснел. Ну и пусть. Я шел под ручку с самой красивой женщиной своей жизни и чувствовал её тепло. Пусть смотрят. Если даже Короткий увидит — мне всё равно. Сейчас плевать на стриженных ребят. А потом я подумаю, как выкрутиться.
— Не смущайся, — щебетала Янка, — мне, например, нравятся застенчивые мальчики — девственники. Не люблю наглых самоуверенных самцов, как и опытных мужиков. Нравятся такие как ты. А еще я свободу люблю, во всех смыслах. Так чтобы никто не смел указывать, что мне делать и с кем.
— Угу, — сказал я, не придумав умнее, вот дурак.
— Я ничего не боюсь, и никого. Никогда не боялась, такой я человек. Не боялась родителей, учителей, начальников. Когда батин знакомый руку на коленку положил и вверх лапой полез, я ему сразу по морде зарядила и не боялась ни капли. Даже когда отец не поверил. Смелее будь студент, и все девки будут твои — ты этого стоишь.
— Не нужны мне все, — сказал я и хотел продолжить «кроме тебя», но не смог.
— И боязни сцены у меня нет, и никогда не было. А бедняжку-студента прямо в дрожь кидает, я ведь вижу. Ты же не сорвешь нам сэт?
— Нет, — улыбнулся я, — обещаю. Только ради тебя.
Она опять смеялась и рассказывала о свободе. О том, что лишь её она боится потерять. О том, что это и есть её страх, больное место — стать зависимой, стать обычной домохозяйкой. По вечерам готовить борщи для толстяка мужа и сопливых детишек, а днём ходить на работу и прогибаться под глупое начальство. Вот чего она боялась — потерять своё место в жизни, встать в ряд одинаковых людей и заниматься тем, чем не хочется.
— Моя музыка, — говорила она, — моя флейта — мой инструмент общения с вселенной. Мой резонанс. Мой секс.
Когда она произнесла это я непроизвольно вздрогнул и почувствовал, как загорелись волосы на затылке. Она заметила и опять громко смеялась, так что зажигался свет в окнах домов.
— Никаких женихов, красавчик! Не нужно мне любовников. Никаких, не лысых ни волосатых! Никаких замужеств и подгузников! Только прекрасная музыка и свободная любовь! А тебе хочется свободной и чистой любви, красавчик?
Тут меня уже окончательно накрыло и я не знал, что ответить и как реагировать и только волны жара шли пульсируя от задницы к затылку и падали к животу и ниже. Я лишь хлопал глазами как сова из мультика и мычал, как теленок у маминой сиськи.
Она вдруг резко повернулась и чмокнула меня в уголок губ. Потом наклонилась ближе и дыша в ухо проговорила, словно скороговорку:
«Если хорошо отыграешь концерт, то может и тебе перепадёт».
Оттолкнула меня, вырвалась и побежала по мосту, а я так и остался стоять, наблюдая за удаляющейся фигуркой. Она меня и не звала.
***
Тот самый день.
Что я думал в то утро? Да ничего не думал. Иногда отключается мозг, а включается другая штука, которая руководит нами.
Боязнь сцены ушла, будто её и не было никогда. Я перестал переживать и бояться. Перестал думать о том, как выйду из-за кулис, а на меня будут смотреть десятки пар глаз в ожидании «фейла». Перед нами пройдут музыканты разных стилей и направлений, но хедлайнеров ждут с особой силой. И кому как не им нельзя облажаться. Но у группы был я.
Да, была ещё арфистка, скрипач, какой-то тип с африканской трещоткой и девушка с гуслями, но они все настоящие, правильные музыканты.
Я такой один. Парень с треугольником. И пофиг — сегодня я не облажаюсь. Мне есть за что бороться. У меня своя мотивация.
***
В этот день я делал нестандартные для меня вещи. Первый пошел в душевую, пока не заняли, там драил себя изо всех сил мочалкой, даже огрубевшие и не привыкшие к такому обращению пятки.
Вздохнул и побрил подмышки. Сам побрился и ниже хотел, но не решился. Могут неправильно понять, если увидят следы моей деятельности в душе.
Облился одеколоном, который долго ждал своего часа в тумбочке и натерся «дезиком», везде где можно.
Поменял бельишко на свежее и сам на себя стал не похож. Трудная оказывается работа за собой следить. Это же сколько времени на такие процедуры уходит каждый день?
Осталось только одно. Сходить в парикмахерскую, отдать лишние деньги, чтобы девушки «сделали красиво» плюс голову помыли так, как я сам никогда не смогу.
Ничего один раз можно.
***
В салоне меня ждал сюрприз. До начала концерта ещё семь часов, а настроение уже испортилось.
— Ты за мной следишь, патлатик?
Как водой холодной хлестнули о спину. Еще не осознав, кто сидит в соседнем кресле я успел напрячься.
Осторожно скосил глаза и увидел блестящий череп, гладко выбритые щеки, и здоровое тело, спрятанное под накидкой.
— Не бойся, поговорим после процедур. Не будем девочкам мешать, — сказал Короткий под щёлканье ножниц и отвернулся.
Вот может же человек кайф обломать. Следующие полчаса прошли мучительно неприятно. Я надеялся, что он уйдёт первым и мне повезло, поэтому я тянул время как мог, но видел через окно тень на улице перед входом. Он ждал, и разговора было не избежать. Как жаль, а я такой красивый сегодня.
***
После брадобрейной на улице было прохладно, и я поёжился.
— Не дрожи, — поманил пальцем Короткий и протянул пачку, — кури.
От него резко несло мылом и духами. Он был идеально выбрит и наглажен. Лакированные туфли отражались на солнце. На запястье огромные часы с позолоченной застежкой. На лице блуждала счастливая и добрая полуухмылка.
— У меня сегодня много работы. Концерт твоих волосатиков. А, ты ведь тоже будешь бренчать. На этой своей пирамидке.
— На треугольнике, — поправил я.
— Да всё равно. Я за порядком следить буду. Скажи своим волосатикам, что будем бить сразу и больно, если что пойдёт не так. Порядок он и в Африке порядок. Не будет порядка — не будет концерта. Нарушат порядок педики — мои ребята им поправят ориентацию. Но вообще сегодня я добрый, знаешь почему?
Я промолчал.
— Сегодня важный день для меня, понимаешь? Только тебе скажу. По секрету. Вечером девчонка будет моя. Вот так. После концерта я ее заберу. Ну, то есть признаюсь, конечно. Нежно, как положено. Цветы подарю. И всё скажу, о том, как её хочу и что я ей могу дать. Надоело ждать, ходить вокруг да около. Жизнь ведь она быстро уходит, студент. Ладно, удачи тебе на концерте. Наклонись поближе.
Я стоял и не собирался кланяться, ожидая подвоха. Короткий кивнул, будто соглашаясь.
— Как скажешь, — повторил он, — удачи на концерте студент. Бренькай на здоровье, но не вздумай ей мои слова передать — язык вырву.
***
Это был безумный вечер. Никогда ДК не видел столько начинающих музыкантов в одном месте. На сцене репетировали три группы одновременно, выдавливая натужный писк из микрофонов. В зале по углам расселись остальные, что-то поигрывая на акустике и сверяясь с вырванными из блокнотов листочками.
Из-за глубин занавеса несло марихуаной, и у многих «патлачей» были затуманены глаза. Сейчас это никого не волновало, даже слонявшихся вокруг людей Короткого.
Я почувствовал себя чужим, белой вороной среди этого разнообразия косух, бандан, колец, перчаток, длинных конских хвостов. Не нужно было наряжаться, я здесь как белый посреди африканского племени — выделяюсь так, что у людоедов кольца из носа выпадают.
— А кто это тут у нас? Шикарно! — откуда то-то взялся Фёдор и с мягкой улыбкой потряс меня за руку. — Не ожидал, честно скажу, не ожидал. Янка, посмотри на нашего музыканта!
Я не знал шутит он или издевается, но всё равно густо покраснел. Через минуту меня уже обступили все наши, и они были так счастливы и потащили студенческое тело в коптёрку, а Янка как-то оказалась рядом и держала меня за руку.
— Репетировать на сцене уже никто не даст, — командовал Фёдор, — но и мы запрёмся и никого не впустим. Прогоним так, без инструментов. Студент ещё раз пробьёт свою партию, для уверенности.
— Я готов, — сказал я ему в спину. Фёдор ждал, когда все соберутся — последняя репетиция началась, как только закрылись двери каптёрки.
***
Я хотел ей сказать. Хотел предупредить, но не знал как. Слишком много было людей в маленьком тесном помещении. Слишком много лишних ушей и глаз. Слишком занята была флейтистка. И слишком был ненужный я в этой какофонии звуков со своей рамкой и с этими слухами. Ну, скажет он ей что-то. Она ведь сильная — прогонит как всегда и все дела. Янка такая, её не нужно морально подготавливать как меня.
Я так ничего и не сказал. А когда открылась дверь на пороге стояла ваза с шикарными красными цветами.
— Лилии,— сказал Гибон, — символ страсти и желания. А вот и конвертик.
Он наклонился и взял бумажное сердечко:
— Для моей флейтистки. О, Янка, я чего-то не знаю?
Она забрала у него записку, бросила на меня быстрый взгляд, порозовела и отошла в сторону.
— Идём, курнем для храбрости, — сказал Гибон, — сегодня можно. Нафига нам телячьи нежности. Или это ты письмо подогнал?
— Забей.
Я пробовал марихуану один раз и ничего не почувствовал. Горький дым и кашель, но не этим вечером. На этот раз всё было по-другому.
Я забыл обо всём. Справа сидел Гибон, слева вдоль стены на скамейке растянулась тройка патлатиков. Сладковатый дым ходил по воздуху как живой, изменяя структуру и рисуя картины в пространстве. Все вокруг были такие добрый и хорошие, что хотелось обниматься и смеяться громко, так чтобы слышал мир. А ещё я хотел играть настоящую музыку на серьезном инструменте. Не то, что этот треугольник: хоть он мне и нравится и я готов помочь своей любимой группе в душе я клавишник.
Наверное я говорил всё это вслух и слишком громко, парни только смеялись и переглядывались.
Было так хорошо и тепло. Только не хватало одной рядом. И, надеюсь, про это я вслух не высказывался.
А потом начался концерт.
Музыкантов выгнали со сцены в зал — появился глупый ведущий с такой же советского вида соведущей и пошло-поехало.
Говорят, что хороший был концерт, и я даже помню пару песен, но меня тянули в разные стороны. То металлисты заставили выпить водки на детской площадке, то хиппари опять раскурили какой-то дрянью, а потом я пил вино с девочками из группы free angels deviss и танцевал под их песню, размахивая рубашкой над головой.
Где-то на фоне мелькал лысый и смешной Короткий, странно смотрел и шариком лопался в неизвестность, возвращаясь периодически.
Явилась Янка, схватила за руку и увела в раздевалку, которая стала гримеркой для музыкантов. Мы страстно целовались в темноте, пока громко не хлопнула дверь и не включился свет.
— Пора, — сказал Фёдор, — надеюсь, вы готовы.
И я не подвёл.
***
Флейта была просто волшебной в этот вечер. Фендер звучал как чёртов ситар. Барабаны Гибона задавали магический ритм, подыгрывая клавишам Федора. Да и все мы — сессионные музыканты на одну песню были в ударе. Фёдор сотворил шедевр.
Толпа в зале успокоилась и раскачивалась в такт музыки и желаниям певца. Это был такой гипноз, как на выступлениях американских проповедников, когда человеческая масса в экстазе сбрасывается с крыши по мановению белого рукава. А у нас поклонники танцевали и двигались синхронно, как волны, будто их к этому перед концертом готовили инструкторы.
И сам я выделывал какие-то трюки, даже треугольником над головой мотал и ещё что-то «магическое» творил, по крайней мере я так думал и так я запомнил те пять минут славы. Мы полностью овладели аудиторией и сделали это красиво. Вот так я увидел рождение шедевра. Из десятков часов репетиций, невнятного звука, дребезжания, ошибок и фальши получился хит. Жаль, что это было только раз.
Все было хорошо, пока не появился человек с цветами. Мы «закрывали» концерт, но публика не могла разойтись еще как минимум полчаса разгоряченная выступлением, кто-то видел как друзья Короткого «шарились» в толпе и мягко выпроваживали неформалов, а к тем, кому не доходило применяли более жёсткие меры.
Мы помогали Гибону убрать помещение, чтобы завтра его хотя бы с работы не выгнали, когда в зал вошёл человек с цветами.
Двери актового зала заскрипели и явился он. Большой, квадратный, в полосатом пиджаке и белых штанах. В руках букет алых лилий. Он уверенно минул открывшего рот Гибона и не менее удивленного Федора, уверенно шагая прямо ко мне и к Янке.
— Привет, патлатик. Отойди, пожалуйста, хочу с красавицей переговорить.
Мир все еще плавал вокруг меня в наркотическом угаре, и появление Короткого как ножом разрезало черное покрывало. Вот и Джонни!
— Стой! — сказала флейтистка и для надежности схватила меня за руку, — Чего надо, Костя?
Человек с цветами заметно напрягся. Щеки пошли красными пятнами, а лоб побелел как у мертвеца, холод я почувствовал даже не приближаясь. Да и не нужно было.
— Патлатый, уйди по-хорошему, — проскрипел он сквозь зубы и посмотрел на меня. На верхней губе у него торчал одинокий черный волос. А еще волосок смешно покачивался, как пальма на ветру. — Ты чего ухмыляешься?
Я постарался сдержаться, но вряд ли это прыскание в кулак и бег в сторону сцены с истеричным смехом были вежливыми. Меня буквально рвало от смеха и тараканий волос болтался перед глазами, щекотал под мышками и раздражал внутренности.
***
Когда желудок успокоился, всё уже закончилось. Лилии веером лежали на полу в луже воды, дверь настежь распахнута и музыканты старательно не смотрели на меня и красную от гнева девушку.
— Я за тряпкой, — буркнул Гибон и вышел.
— Я подожду на улице, — сказал Федор, но Янка только рукой махнула.
— Иди домой, Федя. Ничего с нами не случится. Я вытру и мы тоже уйдем.
Федор явно сомневался и долго крутился не решаясь уйти, но она его убедила и мы, наконец остались одни.
— Не смотри, — сказал я, — стыдно. Что-то мне резко плохо стало. И мир вокруг кружится.
Гибон гремел вёдрами где-то вдалеке, и она погладила меня по голове.
— Не будешь теперь курить всякую дрянь с незнакомцами. Сначала всегда хорошо, а потом всегда плохо, если не знаешь меру.
— А где этот, — я кивнул в сторону выхода,— лысый.
— Прогнала его. Достал. Полгода вокруг да около ходит, а сегодня лилии принес — кабан. Не люблю я таких людей. Я вообще никого не люблю, даже тебя.
Она засмеялась и потрепала меня по затылку, как собаку.
— Ну, тебя немножко люблю, ладно. Давай убежим пока Гибон не вернулся, а то он нам сейчас даст этими тряпками.
— Нужно помочь убраться, — сказал я, но она уже надела рюкзак и тянула меня вверх.
— Тебе кто важнее я или Гиббон? Или ты уже ничего не ждешь сегодня?
Я собрался так быстро как смог.
Она тянула меня на улицу, будто старалась убежать как можно быстрее от этого опустевшего и теперь безжизненного здания. Но не получилось, так как ей хотелось. Одна тень слева раздвоилась, и расстроилась, и к нам уже шагал отвергнутый любовник.
Если бы не рука вцепившаяся в изгиб локтя, то я бы уже сорвался и бежал, куда не попадя. Короткий был страшен в гневе и от него несло спиртным, а ещё он был не один.
— Не подходи! — крикнула девушка, — я закричу!
И он остановился, тяжело дыша. Тени сгрудились за его спиной.
— Зачем ты так со мной? Я ведь могу дать тебе всё.
— Я ведь тебе уже сказала, Костя, отвали!
Грубо, очень грубо. Он вздрогнул и забурлил, как котел, который пар рвёт изнутри.
— Что ты слушаешь её, Короткий! Давай скрутим и в машину, научишь вежливости,- подал голос один из гоблинов, — она хочет этого, поверь мне.
— Пошел на,,. — сказала Янка, и только Короткий смог остановить рванувшего вперёд парня. Он успокоился, но его все еще трясло то ли от бешенства, то ли от желания.
— Убей меня, не понимаю. У тебя кто-то есть?
— Конечно у меня есть любимый мужчина, — и она вдруг притянула меня к себе. Резко и больно поцеловала, прижавшись на мгновение всем телом. Странное ощущение половина тела и лица, те что были рядом с ней, горели от жара, а другая часть покрылась изморосью и дрожала как в припадке.
Короткий замер ошалевший, я чувствовал взгляды на своей тощей спине. Мне казалось, что он сейчас бросится или начнет сыпать оскорблениями, но он вдруг начал смеяться. Даже не так — хохотать. Нет — ржать.
К нему присоединились друзья, и они смеялись, покатывались, а я чувствовал, как сильнее вцепилась ручка в моё запястье. Смех отражался от окон Дома культуры и зайчиками скакал по темному городу, пугая случайных старушек. Нужно было сказать что-то обидное, как-то защитить девушку и себя, но я не мог ничего придумать.
— Вот этот? — Короткий ткнул меня пальцем. — Это твой жених?
— Это мой выбор. Женихи мне не нужны. Ты так этого и не понял, Костя. Мне нужна свобода. А с этим мальчиком она у меня есть, понимаешь?
Короткий хрюкнул.
— Я так и думала, что ты не поймёшь. Ты никогда не понимал. А сейчас пошёл вон, мы идем домой, мне хочется любви.
Она схватила меня за руку и потащила к дороге, как огромную неуклюжую куклу. Короткий зарычал и шагнул было... но прозвучал такой знакомый до боли голос. Это Гибон вышел из Дк.
— Все нормально у вас? Янка? Константин Иванович? Всё в порядке?
— Отлично!- крикнула Янка, — мы свободные люди, идём куда хотим. Верно, Костя?
— Свобода, — прорычал он, — каждый творит, что хочет. Обманывает, предаёт. Правда, студент?
— Точно, — ответил вдруг я.
— Ну, увидимся, тогда ещё. Мы ведь свободные люди.
— Так точно. Но не очень бы хотелось.
— Молчи, — шепнула Янка и дернула меня за рукав, — достаточно с него.
Мы уходили всё дальше и дальше, а Короткий с друзьями не двигались, только Гибон подошёл и вспыхнул огонёк зажигалки.
— Вы что знакомы? — спросил я уже на безопасном расстоянии.
***
" Этим вечером гулять ей не хотелось, поэтому в центре у рынка я побежал искать таксиста, да трудно поверить но ещё не было мобильных телефонов и приложений для вызова машин.
Потом мы мчались через опустевший город и целовались на заднем сиденье, а шофер делал вид, что ему не хочется поговорить.
Проехали университет, второй рынок, проспект, аллею Победы. С нашей стороны моста кабачок уже вовсю гудел и светился всеми цветами радуги из окно, под колеса чуть не упал пьяненький мужчина и таксист еще долго оглядывался ругаясь, пока ехал на ту сторону в старый город.
— Надеюсь ты не растратил все силы за день, — жарко прошептала она мне в ухо, — они тебе понадобятся этой ночью.
И не обманула.
***
" В два часа ночи мы вышли на улицу.
-Я проведу тебя, — сказала она, — поздно.
— Ничего, я сам дойду, — ответил я и глупо добавил, — любимая.
Она только фыркнула.
— Немецкий город чужих не любит. Парни у нас ночью бродят нервные, спешат познакомиться с новыми лицами на районе. Я до моста тебя доведу, а дальше уже сам. В общагу хоть пустят?
— Через окно на первом войду. А остаться нельзя?
Я не мог не спросить. Если бы она только намекнула, мог бы и просить, потому что так хотелось повторения.
— Хорошего понемножку. Пойдём.
Мы и пошли. Не держась за ручки, не обмениваясь томными взглядами, просто рядом, плечо о плечо.
— Мы встретимся еще? — спросил я осторожно.
— Конечно. Фёдору понадобится треугольник в его треках.
— Ты не поняла. Ну вот так... Как сегодня.
Она засмеялась, и смех отразился в ночной тиши города. Фонари горели еле-еле и через один, а на небе десятками расположились яркие точечки звёзд.
— Ишь какой. Может быть. Или нет. Кто знает? Вот будешь учиться хорошо тогда и посмотрим. Закончишь университет, работу найдёшь престижную, и я подумаю, стоит ли с тобой связываться. И вообще. Есть другие девушки — моложе, красивее, симпатичнее. Зачем тебе я?
Я покраснел. Не рассказывать же о любви, когда не уверен она ли это. Любовь или желание. Но я смотрел Янку украдкой, видел как развиваются её волосы, видел улыбку, ощущал аромат духов и понимал, что попал. Это не может быть чем-то иным. Не сегодня.
— Свобода, — сказала Янка, — не забывай. Не теряй её. Если не снаружи, то внутри должна быть, понимаешь? Иначе это конец личности.
— Не понимаю я этой вашей индийской философии,— огрызнулся я, — ещё секса хочу.
Она смеялась почти до самого моста и входила на него, продолжая смеяться.
— Иди уже домой, хотельщик.
Потом оперлась о парапет и закурила. Я стоял, ожидая более теплого прощания, поцелуя что ли, но ничего так и не последовало. Янка курила и полусогнутая девичья фигура на фоне круглой луны отпечаталась в моей памяти навсегда. Тогда я видел её в последний раз.
***
" На следующий день я умылся, побрился и отправился на пары настроенный радикально менять свой стиль жизни — отношение к учебе было первым пунктом.
И я изменился, но начал не в этот день. Потому что посреди занудной лекции по философии меня вызвали в коридор, а там уже ждали сотрудники правоохранительных органов. Хотели меня спросить кое о чем, что вылилось в десятичасовой допрос с легким избиением и запугиванием, а также ночёвку в камере.
Утром меня выпустили, но пришлось постоять на коврике у ректора, извиняясь и оправдываясь.
Потом я вернулся в общагу, прошел мимо орущей комендантши, заперся в комнате и рухнул на кровать.
Янку нашли мертвой. Кто-то сбросил её с моста и рабочие табачной фабрики, когда утром шли на смену обнаружили прибившееся к берегу тело.
Меня долго таскали по допросам, чуть не исключили из университета, но так и не смогли повесить убийство. Преступников они тоже не нашли. По крайней мере мне об этом неизвестно.
Музыканты перестали со мной общаться, я пробовал приходить на репетиции, но атмосфера угрюмого молчания говорила сама за себя. Это ты виноват. Это ты не защитил. Если бы не ты.
Да и не вписывался я больше в компанию — моя дорога была чуть шире и шла дальше, чем у этих волосатиков.
Я взялся за учебу и закончив пятый курс покинул этот город навсегда, чтобы никогда не возвращаться.
Ненавижу провинцию. В «миллионнике» вся сила жизни. В провинции — смерть. Единственное, что было живым там мертво для меня. И я даже догадываюсь, кто это сделал.
Короткий тоже пропал в тот день. Я очень надеюсь, что и он упал с моста а труп просто не нашли, но такое не тонет.
Говорили, что отец сынулю отправил крысиными тропками в Европу. Полицейские так и не смогли с Коротким поговорить.
За границей он открыл бизнес, женился, завел детей и потом подался в бега из-за каких-то финансовых махинаций. Европейские полицейские тоже потеряли след и больше о Коротком никто не слышал.
На допросах я криком кричал, что это он с дружками убил девушку и это меня наверное спасло — оставили в покое.
Группа со временем распалась, через год о них уже было и не слышно.
Фёдор выступал немного соло, долго писал рок-оперу, уезжал за вдохновением в Индию и, вернувшись, отправился в столицу, где устроился звукорежиссером на телевидение. Там и пропал с моих радаров.
Дрель ушел в другую группу. Что-то совсем тяжелое в стиле CannibalCorpse
Гибон остался сидеть в своем Дк. Говорят, что он спился и ночью попал под машину. Виновный скрылся с места аварии, а Гибон лежал у обочины, так и не отпустив пакет с пивом.
Янку похоронили тихо и без шума. Город, конечно гудел и сплетничал целый месяц, но прощаться пришло пару человек. Маленькая засушенная мама в платочке беззвучно плакала над закрытым гробом.
Я не пошел на кладбище потому что был на допросе. Но на самом деле просто не смог. Не захотел видеть её такой. Несвободной. Запертой в деревянном ящике.
Жизнь это не кино. Здесь не бывает хеппи эндов. Нет свободы, кроме той, которую тебе навяжут и, конечно, нет мести, которую подают холодной.
Часто в мечтах я покупал оружие, летел самолетом в Чехию, находил через знакомых офис Короткого. Доставал пистолет и шагал по лестнице сбоку здания на семнадцатый этаж.
«Я узнал, что у меня есть огромная семья».
Потом расстреливал разжиревшего Короткого в упор и скрывался, пока ленивые чешские копы еще не проснулись.
Но жизнь это не кино.
***
От автора: все события и герои вымышлены. Любые совпадения с реальными личностями случайны.