Анекдоты бывают дневными и ночными. Нет, конечно же, вообще они бывают разными. Смешными, не смешными, остроумными, тупыми, свежими, опять же, бородатыми, абстрактными, скабрезными, узко профессиональными — любыми.
Но я делю их на дневные и ночные. Ночные анекдоты днем в приличном обществе рассказывать бессмысленно. Во-первых, это априори не смешно, а во-вторых — достаточно во-первых.
А вот с устатку, часика так в два-три пополуночи, в очумевшем от работы коллективе ночные анекдоты в самый раз. На гы-гы-гы до колик пробирает.
Я это всё к чему. Образовался в нашем славном «неотложном» коллективе доктор-психиатр, что само уже, заметьте, анекдот. Захотелось специализацию коллеге поменять, с нормальными больными пообщаться.
И с чего он только взял, что наши пациенты впрямь нормальные...
Так вот. Рассказала как-то я глубокой ночью анекдот в его присутствии. Из числа классических ночных. Бегут два психоаналитика к автобусной остановке. Автобус прямо перед ними двери закрывает и уезжает. Один, с досадой: «Надо же, опять из-под носа ушел!» Второй, вкрадчиво: «Хочешь поговорить об этом?»
Наш народ поржал и по вызовам разъехался. А коллега-психиатр тяжко призадумался. И всю оставшуюся ночь потом соображал, потому как подремать нам всё равно не дали.
А в итоге поутру за чашкой кофе выдал:
— Слушайте, коллеги, я не понимаю. Я тут про автобус и психоаналитиков всё думал. Ну, ушел автобус и ушел. Чего париться-то?!
Психиатр, что возьмешь...
Понятно, что надолго в нашем коллективе он не задержался.
Психиатры — народ вообще такой. Видоспецифический. Сколько сталкиваюсь, столько убеждаюсь.
Спустили нам с начальственных верхов очередной высокомудрый циркуляр. А именно: для продления допуска к работе с наркотиками срочно надлежит всем «неотложным» докторам представить справки от нарколога и психиатра. Наверху, похоже, заподозрили, что все мы ненормальные, если до сих пор не разбежались с «неотложной помощи». Ну, начальству как всегда виднее. Наверное, оно, начальство, судит по себе...
Дежурный наряд тут же с линии сняли (больные как бы подождут), и поехали мы в соответствующие диспансеры.
Для начала заглянули мы к наркологу. Причем я лично прямо с бодуна (да-да, вот именно, — Филиппыч заходил), а вот мой пожилой напарник по жизни ярый трезвенник. Полный, абсолютный, патентованный.
Захожу я первой в кабинет. Нарколог интересуется:
— А скажите, коллега, есть ли у вас проблемы, которые вы бы хотели со мной обсудить?
А меня с похмелья на хохмочки пробило.
— Есть, — отвечаю. — С юности лелею розовую мечту стать наркоманом. А у меня аллергия на все наркотики, — и глазами хлопаю: — Коллега, помогите!
Нарколог хмыкнул, справочку мне быстренько выписал, из кабинета выставил и напарника моего пригласил.
Стою, жду. Не выходит наш трезвенник. Понимаю: надо выручать. Заглядываю внутрь, вижу: нарколог над моим коллегой навис — и грозно вопрошает у него:
— А почему вы, собственно, не пьете?!
Тот, с перепугу вжавшись в кресло:
— Не хочу!!
Еле я его отбила у нарколога...
Поехали мы к психиатрам. А там не лучше. Психиатр ко мне прицепился:
— А голосов вам, — спрашивает, — никаких не слышится? Предметы с вами не беседуют?
А я уже помалу заводиться начала.
— Как же, как же, — отвечаю, — было как-то раз. Плита однажды марши исполняла. Похоронные.
— Какая, — осторожно говорит, — плита?
— Обычная, которая на кухне, — отвечаю, — газовая, надо полагать.
Психиатр уже руки потирает в предвкушении. Ну как же, первичного больного выявил, больную бишь. Наивный весь такой...
— А вот отсюда поподробнее, пожалуйста.
Да на здоровье, лишь бы впрок пошло.
Рассказала я, как на заре своей «скоропомощной» юности, в тридевятом царстве, тридесятом государстве, о котором я уже все уши прожужжала, попала я со старой мудрой докторицей на вызов к мужичку.
Мужичонка весь запойный из себя. И квартирка у него — на мрачняк с порога пробивает. Там и так-то дом-колодец, ветхий старый фонд, а у мужичка так вовсе готика кромешная. Лампочка под закопченным потолком еле-еле светится, паутина, тени по углам...
И при всем при этом жалуется мужичок на то, что у него плита из духовки музыку потустороннюю транслирует. Докторица моя покивала понимающе — и в уголке с бумагами пристроилась. Направление в психушку оформлять. А я по живости характера не пойми зачем в эту самую духовку ухо сунула.
А оттуда впрямь музончик слышится. Заунывный. Траурный такой.
Я к докторице — та мне пальцем у виска. Я к плите — та музыку играет...
Убедила докторицу я, она сама послушала. Сначала просто так, а затем вообще всю голову в духовку запихнула. А потом оттуда вылезла — и ну на мужика: что же ты, такой-сякой, мозги нам компостируешь?! Это ж у кого-то из твоих соседей радио рядом с газовым стояком включено! Вот звук по трубе и резонирует! А поскольку очередного генсека хоронят, понятно же, что не канкан играет!
Пятилетка похорон тогда была. Исторический момент такой. Ответственный.
Рассказала я. По-моему, смешно. А психиатр отчего-то весь расстроился:
— Ладно уж, идите, доктор, — говорит, — так и быть. Но больше не шутите.
Не шутите, доктор... как же, жди!
Зато коллеге моему психиатр справку молча выписал. Надо полагать, решил не рисковать, а то ведь с этой «скорой-неотложной» рехнуться можно запросто. Они ж вообще по жизни тот еще народ...
Ага, вот именно что.
Видоспецифический.
